Прекрасный человек - Страница 21

Матвей Егорыч лежал на кушетке в своем кабинете и дремал от слабости. Возле него сидела Маша. Настасья Львовна вбежала в комнату и громко захлопнула за собой дверь.

Старик вздрогнул и старался приподняться.

- Вот до чего мы дожили, Матвей Егорыч! - закричала она, кидая письмо, свернутое в комок, на стол, стоявший у кушетки. - Прочтите это письмо. Он мягко стелет, да жестко спать… И это наши дети, дети! - продолжала она громче и громче, смотря на дочь, - дети, на которых мы издерживали последние свои крохи, о которых думали день и ночь… Поди прочь с глаз моих, поди! вы все неблагодарные отродья, я не могу вас видеть. Мы нищие - и они не хотят подать нам гроша…

Маша в испуге вскочила со стула и прислонилась к стене.

Матвей Егорыч, не говоря ни слова, взял письмо со стола и, расправив его, поднес к глазам, - но зрение изменяло ему, он начал шарить рукой по столу, ища футляра с очками… С трудом надев очки дрожащими руками, он прочел письмо, сложил его, спрятал в карман своего сюртука и взглянул на жену.

- За что же вы так сердитесь на детей, Настасья Львовна? - спросил он ее тихо и спокойно, - нам грех жаловаться на наших детей: Маша - благонравная, добрая девочка; Владимир - прекрасный человек, с этим и вы всегда соглашались; о нем все одинакового мнения: начальство им не нахвалится, большая часть наших знакомых ставят его в пример своим детям… Письмо это написано им почтительно, с сыновнею любовию… Где же ему взять такую сумму, как вы требуете, если у него нет ее? Ах, зачем делали вы эти долги, Настасья Львовна? зачем вы скрывали их от меня?

- Так, так, я знала, что я одна останусь во всем виновата, что все это падет на меня одну! У него нет денег? - говорите вы. Нет? вы глупый, слабый отец, - вы готовы всему поверить; он скоро подавится деньгами, а знаете ли вы, что у нас не останется ни копейки, что мы умрем с голода, что все вещи мои продадут за неплатеж долга?.. А невестка, видите ли, вышивает мне ридикюль!.. Да я ее выгоню из моего дома вместе и с ридикюлем-то…

Из груди старика вырвался болезненный стон. Маша бросилась к отцу.

- О, ради бога, - сказала она, обняв отца и обращаясь к матери, - ради бога, папенька нездоров.

Матвей Егорыч, гладя Машу по голове, - это была любимая его ласка, - сказал жене прерывающимся голосом:

- Настасья Львовна, мне уж немного остается жить: я не обременю собой никого; но если бы бог определил мне еще прожить, то Маша моя накормила бы больного старика своего, она не допустила бы его до голодной смерти… Нет… мы виноваты против нее, Настасья Львовна, очень виноваты. Дети наши любят нас. Посмотрите на

Машу, - и он опустил свою голову на грудь дочери.

- Я несчастная, несчастная! все против меня!

И с ужасным криком Настасья Львовна выбежала из кабинета мужа.

Прошло полгода после этой сцены… Все заложенные в разное время Настасьею

Львовною вещи и серебро были удержаны ростовщиком с малиновыми щечками за неплатеж ему долга; отдавая мелочные долги из расходных денег, она дошла до того, что для ежедневного содержания своего семейства должна была закладывать в ломбард столовые ложки… Она перестала жаловаться на сына и в безмолвной боязни ожидала решения своей участи. В эти полгода она так постарела, что на ее лицо было страшно взглянуть. Матвей Егорыч лежал больной; у него не было денег на лекарства, - он послал за сыном.

В вицмундире, застегнутом на все пуговицы; как всегда скромный и почтительный, как всегда румяный, - только несколько возмужавший, - явился Владимир Матвеич к отцу и сел возле его постели.

- Каковы вы? Получше ли вам, батюшка? - спросил он у отца, целуя его руку.

Матвей Егорыч вместо ответа печально покачал головой.

- Как идет твоя служба, Володя?

- Слава богу, помаленьку, батюшка. Занятий столько, что не имею минуты свободного времени.

- Что делать? за то тебя награждают, дорожат тобой… Когда есть занятия, тогда веселее, мой друг, это я по себе знаю… Ну, а какова жена твоя?

- Немножко прихварывает, батюшка; впрочем, в ее положении это натурально.

- Да, уж, кажется, богу не угодно, чтоб я дожил до внучат…

- Помилуйте… почему же, батюшка? еще здоровье ваше поправится.

- Нет, друг Володя, не надо, чтоб оно поправилось, не надо… Мои дела очень расстроены - ты это знаешь: что ж будет хорошего, если я поправлюсь?.. Не думал я, Володя, дожить до такой нужды… Ну, да что ж делать? - видно, так богу угодно… Я просил тебя к себе… мне надобно поговорить с тобой.

- Что прикажете?

- У меня до тебя просьба, - и Матвей Егорыч взял сына за руку, - не оставь мать и сестру; у них нет никого, кроме тебя. Надо взять в расчет, что без тебя они пойдут по миру… - произнес он, глотая слезы и задыхаясь слезами.

- Помилуйте, это мой долг, - сказал Владимир Матвеич, расстегивая нижнюю пуговицу своего вицмундира и потупляя глаза. - Но к чему такие мысли, батюшка? вы себя этим расстраиваете.

- Так ты не оставишь их? - продолжал отец, все еще держа сына за руку и пристально смотря на него.

- Полноте, батюшка, лучше переменимте разговор.

- Зачем переменять? Отвечай мне, скажи мне, Володя…

- Можете ли вы сомневаться?

- Нет, до сих пор я не сомневался в тебе, - видит бог, не сомневался; но что же ты не посмотришь на меня? отчего же ты говоришь со мной так сухо? Я вас очень люблю, и тебя, и сестру твою, очень, - нам не долго быть вместе.

Владимир Матвеич поцеловал руку отца.

- Лучше поцелуй меня… вот так… Ты много мне доставлял в жизни утешения…

Будь ко мне поласковее… мне все кажется, что я помешал тебе; может, тебе нужно куда-нибудь… у тебя дела…

- Нет-с, я совершенно свободен… мне приятно провести с вами время.